Проза
 

Стихи запад

Сопровож
дение

   

Стихи восток

Проза

   

ОЗОКЕРИТ
РАССКАЗ


Месяц, тому назад, проработав двенадцать лет после шестидесяти, подал заявление на увольнение, "по собственному желанию, в связи с уходом на пенсию", директору межшкольного учебно-производственного комбината, УПК. Переволновался при сдаче дел и лихорадочного обдумывания нового ритма жизни, по-видимому, потерял бдительность в этот переходный период от осени к зиме и жёстко простыл. Температура поползла вверх, стал душить кашель, пропал голос.

Слава Богу, … пошло на поправку.

Водогрязелечебница "Красноярочка", трёхэтажное здание из стандартного кирпича, облицованное метлахской плиткой белёсого цвета, принимает своих посетителей. В основном это - старики да старушки, да, реже, малые дети с мамами, или папами: время такое - после десяти утра.
Я сдаю верхнюю одежду гардеробщице, девушке в белом халате. Подхожу к регистратуре. Выдёргиваю выпяленный из щели окошка сопроводительный листок серой бумаги и, минуя пальмы, да цветочные клумбочки, по широкой лестнице поднимаюсь на второй этаж. На ходу рассматриваю сопроводительный документ, - Карта больного.…. В правом нижнем углу - графическая штамповка человечка, - вид сзади и вид спереди с галочкой на грудной клетке! Поворот, под прямым углом направо. Впереди меня, посреди широкого коридора, шагают мама с ребёнком. Я не обгоняю их, а медлю шаг. Они сворачивают налево, в ординаторскую. В самом торце коридора, у окна, упирает в потолок, итак уже изогнутые коромыслом, тёмно-зелёные, жёсткие перистые листья заморская пальма.
Захожу в ординаторскую. Кто-то из больных за перегородкой хрипло кашляет, покашливает и мальчишка, что с мамой, стоящий рядом со мной справа. "Не дразнись!" - Говорю я ему.
Он помалкивает, только понимающе улыбается, и поглядывает на меня снизу вверх умными, синими-синими, как васильки, глазами презирая своё недомогание.
Молодец! Светлые волосы мальчика не прилегают к его высокому лобику, а как бы нависают над ним жестковатым, но податливым козырьком, что привносит твёрдо- определённое своеобразие. Эти любопытствующие глаза, василькового цвета, оценивают ситуацию. Владелец козырька одет в курточку спортивного фасона. Вертикально расположенный ярлычок на загривке подчёркивает мужественную прямоту спины. Ему - года четыре, может, чуть больше. Низкий, в резинку, воротничок охватывает не высокую, но крепенькую шею. Держится пацан независимо и, даже, величественно. Засунув руки в карманы штанин, заправленных в низкие голенища сапожек на толстых рифлёных подошвах, он всё поглядывает по сторонам, да пошмыгивает носиком. Мама, молодая, строгая, добрая женщина с хорошей фигурой и приятным лицом, подаёт ему платочек. Сын подтирает мокроту и возвращает руку в карман. Ишь, какой независимый!… Молчат очень естественно. Возможно, они и перебросились двумя, тремя словами, но стояли-то справа и мне не дано было их слышать: туговат… на это ухо особенно. Обоюдное поведение мамы и сына, говорит об их взаимном доверии, согласии, мажоре.
Получив назначение, ребёнок с мамой огибают меня и исчезают в коридоре с высокими потолками.

Я вручаю свою карту симпатичной домашнего типа пожилой женщине с седыми прядями в черных волнистых волосах до плеч, в фирменном костюме из лёгкой, плотной ткани салатного цвета. - Шаровары - с широкими штанинами, кофта - распашонка с двухвостым хлястиком. Он завязан сзади на бант под талию. Переспрашиваю, - "В 225-ю?", и продолжаю, - давно-де, не был в ваших южных краях. Подзабыл, что же мне надлежит делать? Она объясняет: "Раздевайся до пояса - наверное, мой измотанный кашлями вид позволяет ей общаться на - "ты"…, - мелькнуло в голове. Не обижаюсь, не встаю в позу, - расстилай одеяло поперёк кушетки и жди меня". Молодая брюнетка, сидящая за столом, улыбается. Почувствовав на себе мой взгляд, поджимает губки, и…перетасовывает карты.

В прихожей кабины перешагиваю через лоток, уводящий технологические стоки в ливневую канализацию, и, далее, закручиваясь в реку.

Мы, мамаша с Васильком и я, оказались соседями: кушетки стоят рядом.
Заботливая сестра-хозяйка вносит толстые марлевые пласты, пропитанные расплавленным озокеритом, как будто только что испечённые, духмяные большие тульские пряники на полотенце. Мама мальчика накрывает подушку. Ближе к изголовью укладывается первый пласт…. Мальчик прогибается, но помалкивает. Пеленают. Василёк глядит на маму. Она ободряюще кивает. Улыбаются. Малыш смотрит в потолок. О чём-то грезит.
Широкие подоконники. Облицованные кафельной плиткой толстенные стены. Такие - мороз не прошибёт. Пятна разного колера, в розницу и блоками, убеждают, что жизнь течет, и, чему пришёл черёд шелушиться - лупится успевай, ремонтируй.

Меня тоже упаковывают, незлобно выговаривая, за то, что не принёс полотенце и не снял обувь. Не сержусь, покашливаю, виновато улыбаюсь и обещаю исправиться, какие наши годы.
- Отдыхайте, выздоравливайте. Сорок пять минут, - говорит хозяйка и исчезает из поля зрения. Вот это перемена! - Полный академический час.

Хорошо знакомый запах свежего дёгтя! Расслабился. Моя грудная клетка с хрипотцой расширяется и сжимается. Никаких тебе забот. Я же теперь чистый пенсионер… Приятно жжёт спину, оживляющая теплота налегает. Сами собой закрываются глаза. Погружаюсь. В детство…

Жили мы тогда в селе Горьковское, Омской области. Мама - в положении, а я всё ещё сосу грудь. Чтобы отвадить, папа с дяденькой везут меня на полевой стан. И, спрашивают, какая моя рука будет правая, а какая - левая. А я всё путаю и путаю, а они весело смеются, смущают меня. Я обижаюсь. Так обижаюсь, что, вот, заворачивается и трясётся моя нижняя губа. Потом, такой большой умный, как цыган, папка объясняет: "Это же просто, Женька, - вот ты сидишь на топчане, и та твоя ручка, которая к ближней стене - правая, а другая твоя ручка - левая! Я смеюсь. Опробовали. Испытание выдержал! Папка тоже смеётся. И дяденька хохочет. Он - рыжий-рыжий, как подсолнух, правда, повыше, но тоже молчаливый. Я что-то говорю, говорю и, зато, уже хорошо проговариваю букву "эр". И ещё тогда слышу, понял, будто я - смышлёный болтунишка. Когда мы вернулись домой, мама, по секрету от всех, разрешает мне послушать братика. Он там - пинается!… И я спрашиваю: "А тебе не больно?".

В огороде цветёт картошка. Там есть её братик паслен с чёрными сочными, ягодками. Они очень вкусные. Однажды папа привёз мне из города ружьё! Настоящее, только маленькое. Я потом и сам научился его заряжать. (Ставил между правой и левой ножками, удерживая ступнями приклад, а ствол коленками и приседая, осаживал- взводил "цилиндрическую пружину сжатия", находящуюся в стволе.). И я стреляю и стреляю…. Мама опять бежит, разыскивает стрелу и, счастливая, возвращает мне. Я опять стреляю, и она снова бежит, такая красивая и родная, по живым цветам. Стрела летит, мама смеётся, а я, тоже счастливый, смеюсь до самых… горьких слёз.

Вскоре мама тяжело захворала. Очень сильно. Брюшным тифом. Бредит, мечется, и всё огурцов солёных просит.
И вот, сегодня она успокоилась, перестала стонать и крепко, крепко уснула!… Я радуюсь настоящим, живым и бумажным цветам и тому, что маму уложили, сначала мне показалось, в большую люльку.… - Мамке дом сделали, мамке дом сделали!… - Напеваю, хожу вокруг и любуюсь, - какая же она у меня красивая и добрая! И вдруг её стали накрывать деревянной крышкой!… Я топаю ногами, реву, отпихиваю дяденек и тётенек… и, говорят, укусил няньку за палец до крови.

На улице, под ярким весенним солнцем (а может это, была осень), сидя под окном на завалинке, внятно проговариваю: "А мамка-то моя умерла".

Потом… ещё, в памяти теперешней, … стала "плясать" вприсядку тогда люлька! Она подвешена к потолку на витой "цилиндрической пружине растяжения". Выяснилось то, что я очень люблю эту забаву - зыбку качать, в такт, приседая и наблюдать, когда люлька в нижнем положении, за братишкой. Какой он всё-таки смешной и, вот такой, маленький.
Всё пинается и… с кем-то дерётся. Иногда, правда, плачет. И тогда ему подсовывают рожок, отпиленный от коровы, в нём - молоко! На кончик рога-то с дырочкой надета соска! Братик причмокивает пухленькими, как ягода малина, губками.

Помню ещё, - хата. Мороз за окнами. Печь-голландка, как толстенная бочка. Ростом почти до потолка. Горячая-прегорячая! Ползающий уже Вовка, привязан папой, как собачонка, к ножке топчана, опояской: теперь не дотянется до дверцы печки, не обожжётся!

Мы - одни. За окном метель. Я же - большой!… - Мне строго-настрого наказано, - не отвязывать! Следить, чтобы Вова не запутался. Если что - обиходить. Вот - дровишки, вот - еда. Вот горшок. Пить захотите - вот ковшик, вот - кадка. Вот - ушат для помоев, а в каком углу игрушки - ты знаешь. Тётенька придёт - откроешь дверь…. Она немножко с нами побудет. Снизу дверей - порожек из снега. А можно его попробовать?…

- После окончания ШКМ в райцентре и курсов при ветеринарном институте в Омске, отец работал зоотехником совхоза. Пропадал на фермах, Таскали в ЧК, - с его согласия, или даже указания, было прирезано стадо коров: по области, то там, то тут, появлялись языки-очаги, - расползался ящур. Тогда - обошлось: признали не виновным. Потом отец стал учителем, и мы кочевали, - жили то в одном, то в другом селе.


Приятно жжёт грудь и спину, всё же хорошая штука - этот озокерит! Ощущение теплоты и уюта. Как мало надо-то человеку для счастья.

Открываю глаза. Кошу взгляд на соседей. У них совсем уж всё в порядке. Мальчик покашливает. Мать вытирает сынишке носик платочком. Трогает его лоб, поправляет одеяла. Благодать…. Надо мной плафон. Свет выключен. И я отключаюсь от здешнего, теперешнего, обдумываю прожитое.


Всем своим божеством, сущностью всей внушить своему чаду, втолковать, убедить его, что оно, - это чудо, это совершенство, ненаглядное. Оно и красивей-то всех, и лучше, и всё-то может, и всем-то взяло…на всю дальнейшую жизнь. - Вот - ключ материнства, думаю, - вот чем она, родная, отличается от мачех-то. У нас с братом их было… пять и
всех, каждую в своё время, мы зовём мамой. Так приказывается. Конечно, они разные…
Я уживался, с этими женщинами, ладил даже, - мне-то нашей родной мамой отдано было сполна: кормила, милая, меня грудным молочком до трёх лет. Почти до конца своей жизни. Володьке бывало и тошно. Братишке стукнуло три месяца, когда мы осиротели.
… С первой из них, Натальей, отец порвал отношения, когда однажды вдруг обнаружил в рожке с соской маленьких беленьких червячков…

Озокерит… приятная процедура. Снится, опять же, деревня, двоюродные братья и сёстры. Тётка Марья - мать героиня. Возня на полатях под самым потолком. Озеро, утки. Слышится грустный крик чибиса, шумят камыши…. Мерещится полевой стан и гусеничный трактор.
И ещё целый фрагмент. - Мой двоюродный брат на меже, неподалёку от вагончика трактористов, лакомится и одновременно собирает букетик крупной спелой клубники. "Кому это ты, Кузьма?" "Это я для любимой своей мамочки Марии Ивановны!". Он наладился вечером наведаться в деревню.
А у меня… не хватило бы такта и неприкосновенного запаса любви, так откровенно, по-детски наивно и непринуждённо ласково…нет, не хватило бы у меня духу. Не хватало субъекта такой любви. Мать… затерялась где-то в моей памяти.

Наши родные дяди и тёти, у которых частенько и по долгу нам приходилось жить, нас не обижали. Это же скажу и о воспитателях тех двух детдомов военных лет. Папка был тогда на фронте.… Эх, Вовка, мой Вовка. Большеглазый, справедливый, обидчивый упрямец.

… Креплюсь, - стесняюсь кашлять. Опять же стесняюсь, испытываю неудобства, видите ли, вроде как провинился, что ли. И всю-то жизнь, мы вот такие, кому-то будто что-то обязаны, и вечные …пасынки…

… Вставки плиток, разных оттенков, в розницу и блоками, облицовка стен, подтверждают, что жизнь течёт.
Вот так горная река, преодолевая преграды, меняя характер, то словно стоит, а то стремит винтообразно, чтобы слиться, в конце концов, с океаном. Испариться… и - снова…

Плафон дымчатого стекла, что перед глазами, - как мыльный пузырь. Блики и тени. - Отражение окон по периметру окружности, большенькие и крохотные светлые пятна.

Женщина с густыми седыми волосами трогает меня.… Сажусь на кушетку, подтягивая ноги к груди. По правую руку - стена, вернее - штора из плотного белого материала. Оказывается за ней тоже стоит кушетка, и кто-то… шевелится.

Мальчишки и его заботливой мамки - и след простыл. Всего им хорошего.

Моя квартира на первом этаже. Раздеваюсь. Наливаю в пиалу очень крепкого чая из термоса, ставлю на столик, что возле тахты-лежанки. Снимаю с полки в "тёщиной коморке" пухлый, тронутый временем, доставшийся по наследству, альбом. Раскрываю, включаю бра, достаю лупу и вот, отхлёбывая чай из пиалы, рассматриваю ту единственную фотографию.

Худенькая, двадцатилетняя, светленькая - это моя мама. Она, небольшого роста. Сидит на венском стуле! Коротенькая прическа "в скобку", по тогдашней моде. Волосы - золотистые, это я помню. Длинное, до пят, ситцевое, в горошек, платье. Я у неё на коленях. В распашонке. Глазею, иначе не скажешь, раскрыв ротик, и зачем-то тереблю мочку своего правого ушка. Папка, в пиджачке, в хромовых сапогах, с голенищами в гармошку, стоит рядом слева. Густые чёрные, как смоль, волнистые волосы зачёсаны назад. Руки - в карманах хлопчатобумажных брюк. Держится независимо…

Отца, "народного учителя" давно нет в живых. Володя тоже умер от рака лёгких.

В отдельных местах, глянец на фотографии стал шелушиться. Надо бы заказать портреты. Лучше поздно, чем никогда.


- Привет. - Передо мной - дорогой гость, мой высокий бородатый сын.
- Здравствуй!

И потекла жизнь за пределами рассказа в современности… по невидимой спирали.


Осень 2002 года


 

Головастики Слово Статьи Обитатетли

Запад Восток