- к началу -

Когда на другое утро, ровно в одиннадцать часов, Раскольников вошел в
дом -й части, в отделение пристава следственных дел, и попросил доложить о
себе Порфирию Петровичу, то он даже удивился тому, как долго не принимали
его: прошло, по крайней мере, десять минут, пока его позвали. А по его
расчету, должны бы были, кажется, так сразу на него и наброситься. Между тем
он стоял в приемной, а мимо него ходили и проходили люди, которым,
по-видимому, никакого до него не было дела. В следующей комнате, похожей на
канцелярию, сидело и писало несколько писцов, и очевидно было, что никто из
них даже понятия не имел: кто и что такое Раскольников? Беспокойным и
подозрительным взглядом следил он кругом себя, высматривая: нет ли около
него хоть какого-нибудь конвойного, какого-нибудь таинственного взгляда,
назначенного его стеречь, чтоб он куда не ушел? Но ничего подобного не было:
он видел только одни канцелярские, мелкоозабоченные лица, потом еще каких-то
людей, и никому-то не было до него никакой надобности: хоть иди он сейчас же
на все четыре стороны. Все тверже и тверже укреплялась в нем мысль, что если
бы действительно этот загадочный вчерашний человек, этот призрак, явившийся
из-под земли, все знал и все видел, - так разве дали бы ему, Раскольникову,
так стоять теперь и спокойно ждать? И разве ждали бы его здесь до
одиннадцати часов, пока ему самому заблагорассудилось пожаловать? Выходило,
что или тот человек еще ничего не донес, или... или просто он ничего тоже не
знает и сам, своими глазами ничего не видал (да и как он мог видеть?), а
стало быть, все это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым,
опять-таки было призрак, преувеличенный раздраженным и больным воображением
его. Эта догадка, еще даже вчера, во время самых сильных тревог и отчаяния,
начала укрепляться в нем. Передумав все это теперь и готовясь к новому бою,
он почувствовал вдруг, что дрожит, - и даже негодование закипело в нем при
мысли, что он дрожит от страха перед ненавистным Порфирием Петровичем. Всего
ужаснее было для него встретиться с этим человеком опять: он ненавидел его
без меры, бесконечно, и даже боялся своею ненавистью как-нибудь обнаружить
себя. И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он
приготовился войти с холодным и дерзким видом и дал себе слово как можно
больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот раз по крайней
мере, во что бы то ни стало, победить болезненно раздраженную натуру свою. В
это самое время его позвали к Порфирию Петровичу.
Оказалось, что в эту минуту Порфирий Петрович был у себя в кабинете
один. Кабинет его была комната ни большая, ни маленькая; стояли в ней:
большой письменный стол перед диваном, обитым клеенкой, бюро, шкаф в углу и
несколько стульев - все казенной мебели, из желтого отполированного дерева.
В углу, в задней стене или, лучше сказать, в перегородке была запертая
дверь: там далее, за перегородкой, должны были, стало быть, находиться еще
какие-то комнаты. При входе Раскольникова Порфирий Петрович тотчас же
притворил дверь, в которую тот вошел, и они остались наедине. Он встретил
своего гостя, по-видимому, с самым веселым и приветливым видом, и только уже
несколько минут спустя Раскольников, по некоторым признакам, заметил в нем
как бы замешательство, - точно его вдруг сбили с толку или застали на
чем-нибудь очень уединенном и скрытном.
- А, почтеннейший! Вот и вы... в наших краях... - начал Порфирий,
протянув ему обе руки. - Ну, садитесь-ка, батюшка! Али вы, может, не любите,
чтобы вас называли почтеннейшим и... батюшкой, - этак tout court? . За
фамильярность, пожалуйста, не сочтите... Вот сюда-с, на диванчик.

Раскольников сел, не сводя с него глаз.
"В наших краях", извинения в фамильярности, французское словцо "tout
court" и проч., и проч., - все это были признаки характерные. "Он, однако ж,
мне обе руки-то протянул, а ни одной ведь не дал, отнял вовремя", -
мелькнуло в нем подозрительно. Оба следили друг за другом, но только что
взгляды их встречались, оба, с быстротою молнии, отводили их один от
другого.
- Я вам принес эту бумажку... об часах-то... вот-с. Так ли написано или
опять переписывать?
- Что? Бумажка? Так, так... не беспокойтесь, так точно-с, - проговорил,
как бы спеша куда-то, Порфирий Петрович и, уже проговорив это, взял бумагу и
просмотрел ее. - Да, точно так-с. Больше ничего и не надо, - проговорил он
тою же скороговоркой и положил бумагу на стол. Потом, через минуту, уже
говоря о другом, взял ее опять со стола и переложил к себе на бюро.
- Вы, кажется, говорили вчера, что желали бы спросить меня...
форменно... о моем знакомстве с этой... убитой? - начал было опять
Раскольников, - "ну зачем я вставил кажется? - промелькнуло в нем как
молния. - Ну зачем я так беспокоюсь о том, что вставил это кажется?" -
мелькнула в нем тотчас же другая мысль, как молния.
И он вдруг ощутил, что мнительность его, от одного соприкосновения с
Порфирием, от двух только слов, от двух только взглядов, уже разрослась в
одно мгновение в чудовищные размеры... и что это страшно опасно: нервы
раздражаются, волнение увеличивается. "Беда! Беда!.. Опять проговорюсь".
- Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, - бормотал
Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой
цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая
подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте
и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его
маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в
разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и углов.
- Успеем-с, успеем-с!.. А вы курите? Есть у вас? Вот-с,
папиросочка-с... - продолжал он, подавая гостю папироску. - Знаете, я
принимаю вас здесь, а ведь квартира-то моя вот тут же, за перегородкой...
казенная-с, а я теперь на вольной, на время. Поправочки надо было здесь
кой-какие устроить. Теперь почти готово... казенная квартира, знаете, это
славная вещь, - а? Как вы думаете?
- Да, славная вещь, - ответил Раскольников, почти с насмешкой смотря на
него.
- Славная вещь, славная вещь... - повторял Порфирий Петрович, как будто
задумавшись вдруг о чем-то совсем другом, - да! славная вещь! - чуть не
вскрикнул он под конец, вдруг вскинув глаза на Раскольникова и
останавливаясь в двух шагах от него. Это многократное глупенькое повторение,
что казенная квартира славная вещь, слишком, по пошлости своей,
противоречило с серьезным, мыслящим и загадочным взглядом, который он
устремил теперь на своего гостя.
Но это еще более подкипятило злобу Раскольникова, и он уже никак не мог
удержаться от насмешливого и довольно неосторожного вызова.
- А знаете что, - спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как
бы ощущая от своей дерзости наслаждение, - ведь это существует, кажется,
такое юридическое правило, такой прием юридический - для всех возможных
следователей - сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного,
но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить или, лучше
сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность и потом вдруг,
неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым
и опасным вопросом; так ли? Об этом, кажется, во всех правилах и
наставлениях до сих пор свято упоминается?
- Так, так... что ж, вы думаете, это я вас казенной-то квартирой
того... а? - И, сказав это, Порфирий Петрович прищурился, подмигнул; что-то
веселое и хитрое пробежало по лицу его, морщинки на его лбу разгладились,
глазки сузились, черты лица растянулись, и он вдруг залился нервным,
продолжительным смехом, волнуясь и колыхаясь всем телом и прямо смотря в
глаза Раскольникову. Тот засмеялся было сам, несколько принудив себя; но
когда Порфирий, увидя, что и он тоже смеется, закатился уже таким смехом,
что почти побагровел, то отвращение Раскольникова вдруг перешло всю
осторожность: он перестал смеяться, нахмурился и долго и ненавистно смотрел
на Порфирия, не спуская с него глаз, во все время его длинного и как бы с
намерением непрекращающегося смеха. Неосторожность была, впрочем, явная с
обеих сторон: выходило, что Порфирий Петрович как будто смеется в глаза над
своим гостем, принимающим этот смех с ненавистью, и очень мало конфузится от
этого обстоятельства. Последнее было очень знаменательно для Раскольникова:
он понял, что, верно, Порфирий Петрович и давеча совсем не конфузился, а,
напротив, сам он, Раскольников, попался, пожалуй, в капкан; что тут явно
существует что-то, чего он не знает, какая-то цель; что, может, все уже
подготовлено и сейчас, сию минуту обнаружится и обрушится...
Он тотчас же пошел прямо к делу, встал с места и взял фуражку.
- Порфирий Петрович, - начал он решительно, но с довольно сильною
раздражительностию, - вы вчера изъявили желание, чтоб я пришел для каких-то
допросов. (Он особенно упер на слово: допросов. Я пришел, и если вам надо
что, так спрашивайте, не то, позвольте уж мне удалиться. Мне некогда, у меня
дело... Мне надо быть на похоронах того самого раздавленного лошадьми
чиновника, про которого вы... тоже знаете... - прибавил он, тотчас же
рассердившись за это прибавление, а потому тотчас же еще более
раздражившись, - мне это все надоело-с, слышите ли, и давно уже... я отчасти
от этого и болен был... одним словом, - почти вскрикнул он, почувствовав,
что фраза о болезни еще более некстати, - одним словом: извольте или
спрашивать меня, или отпустить, сейчас же... а если спрашивать, то не иначе
как по форме-с! Иначе не дозволю; а потому, покамест прощайте, так как нам
вдвоем теперь нечего делать.
- Господи! Да что вы это! Да об чем вас спрашивать, - закудахтал вдруг
Порфирий Петрович, тотчас же изменяя и тон, и вид и мигом перестав смеяться,
- да не беспокойтесь, пожалуйста, - хлопотал он, то опять бросаясь во все
стороны, то вдруг принимаясь усаживать Раскольникова, - время терпит, время
терпит-с, и все это одни пустяки-с! Я, напротив, так рад, что вы наконец-то
к нам прибыли... Я как гостя вас принимаю. А за этот смех проклятый вы,
батюшка Родион Романович, меня извините. Родион Романович? Ведь так,
кажется, вас по батюшке-то?.. Нервный человек-с, рассмешили вы меня очень
остротою вашего замечания; иной раз, право, затрясусь, как гуммиластик, да
этак на полчаса... Смешлив-с. По комплекции моей даже паралича боюсь. Да
садитесь же, что вы?.. Пожалуйста, батюшка, а то подумаю, что вы
рассердились...
Раскольников молчал, слушал и наблюдал, все еще гневно нахмурившись.
Он, впрочем, сел, но не выпуская из рук фуражки.
- Я вам одну вещь, батюшка Родион Романович, скажу про себя, так
сказать в объяснение характеристики, - продолжал, суетясь по комнате,
Порфирий Петрович и по-прежнему как бы избегая встретиться глазами с своим
гостем. - Я, знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к
тому же законченный человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и... и... и
заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то есть у нас в России-с, и
всего более в наших петербургских кружках, если два умные человека, не
слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга
уважающие, вот как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса
никак не могут найти темы для разговора, - коченеют друг перед другом, сидят
и взаимно конфузятся. У всех есть тема для разговора, у дам, например... у
светских, например, людей высшего тона, всегда есть тема, c'est de rigueur,
а среднего рода люди, как мы, - все конфузливы и неразговорчивы... мыслящие
то есть. Отчего это, батюшка, происходит-с? Интересов общественных, что ли,
нет-с, али честны уж мы очень и друг друга обманывать не желаем, не знаю-с.
А? Как вы думаете? Да фуражечку-то отложите-с, точно уйти сейчас
собираетесь, право, неловко смотреть... Я, напротив, так рад-с...
Раскольников положил фуражку, продолжая молчать и серьезно, нахмуренно
вслушиваться в пустую и сбивчивую болтовню Порфирия. "Да что он в самом
деле, что ли, хочет внимание мое развлечь глупою своею болтовней?"
- Кофеем вас не прошу-с, не место; но минуток пять времени почему не
посидеть с приятелем, для развлечения, - не умолкая сыпал Порфирий, - и
знаете-с, все эти служебные обязанности... да вы, батюшка, не обижайтесь,
что я вот все хожу-с, взад да вперед; извините, батюшка, обидеть вас уж
очень боюсь, а моцион так мне просто необходим-с. Все сижу и уж так рад
походить минут пять... геморрой-с... все гимнастикой собираюсь лечиться;
там, говорят, статские, действительные статские и даже тайные советники
охотно через веревочку прыгают-с; вон оно как, наука-то, в нашем веке-с...
так-с... А насчет этих здешних обязанностей, допросов и всей этой
формалистики... вот вы, батюшка, сейчас упомянуть изволили сами о
допросах-с... так, знаете, действительно, батюшка Родион Романович, эти
допросы иной раз самого допросчика больше, чем допрашиваемого, с толку
сбивают... Об этом вы, батюшка, с совершенною справедливостью и остроумием
сейчас заметить изволили. (Раскольников не замечал ничего подобного.)
Запутаешься-с! Право, запутаешься! И все-то одно и то же, все-то одно и то
же, как барабан! Вон реформа идет, и мы хоть в названии-то будем
переименованы, хе-хе-хе! А уж про приемы-то наши юридические - как остроумно
изволили выразиться - так уж совершенно вполне с вами согласен-с. Ну кто же,
скажите, из всех подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не знает,
что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по
счастливому выражению вашему), а потом вдруг и огорошат в самое темя,
обухом-то-с, хе! хе! хе! в самое темя, по счастливому уподоблению вашему,
хе! хе! так вы это в самом деле подумали, что я квартирой-то вас хотел...
хе! хе! Иронический же вы человек. Ну, не буду! Ах да, кстати, одно словцо
другое зовет, одна мысль другую вызывает, - вот вы о форме тоже давеча
изволили упомянуть, насчет, знаете, допросика-то-с... Да что ж по форме!
Форма, знаете во многих случаях, вздор-с. Иной раз только по-дружески
поговоришь, ан и выгоднее. Форма никогда не уйдет, в этом позвольте мне вас
успокоить-с; да и что такое в сущности форма, я вас спрошу? Формой нельзя на
всяком шагу стеснять следователя. Дело следователя ведь это, так сказать,
свободное художество, в своем роде-с или вроде того... хехе-хе!..
Порфирий Петрович перевел на минутку дух. Он так и сыпал, не уставая,
то бессмысленно пустые фразы, то вдруг пропускал какие-то загадочные
словечки и тотчас же опять сбивался на бессмыслицу. По комнате он уже почти
бегал, все быстрей и быстрей передвигая свои жирные ножки, все смотря в
землю, засунув правую руку за спину, а левою беспрерывно помахивая и
выделывая разные жесты, каждый раз удивительно не подходившие к его словам.
Раскольников вдруг заметил, что, бегая по комнате, он раза два точно как
будто останавливался подле дверей, на одно мгновение, и как будто
прислушивался... "Ждет он, что ли, чего-нибудь?"
- А это вы, действительно, совершенно правы-с, - опять подхватил
Порфирий, весело, с необыкновенным простодушием смотря на Раскольникова
(отчего тот так и вздрогнул и мигом приготовился), - действительно, правы-с,
что над формами-то юридическими с таким остроумием изволили посмеяться,
хе-хе! Уж эти (некоторые, конечно) глубокомысленно-психологические приемы-то
наши крайне смешны-с, да, пожалуй, и бесполезны-с, в случае если формой-то
очень стеснены-с. Да-с... опять-таки я про форму: ну, признавай или, лучше
сказать, подозревай я кого-нибудь того, другого, третьего, так сказать, за
преступника-с, по какомунибудь дельцу, мне порученному... Вы ведь в юристы
готовитесь, Родион Романович?
- Да, готовился...
- Ну, так вот вам, так сказать, и примерчик на будущее, - то есть не
подумайте, чтоб я вас учить осмелился: эвона ведь вы какие статьи о
преступлениях печатаете! Нет-с, а так, в виде факта, примерчик осмелюсь
представить, - так вот считай я, например, того, другого, третьего за
преступника, ну зачем, спрошу, буду я его раньше срока беспокоить, хотя бы я
и улики против него имел-с? Иного я и обязан, например, заарестовать
поскорее, а другой ведь не такого характера, право-с; так отчего ж бы и не
дать ему погулять по городу, хе-хе-с! Нет, вы, я вижу, не совсем понимаете,
так я вам пояснее изображу-с: посади я его, например, слишком рано, так ведь
этим я ему, пожалуй, нравственную, так сказать, опору придам, хе-хе! Вы
смеетесь? (Раскольников и не думал смеяться: он сидел стиснув губы, не
спуская своего воспаленного взгляда с глаз Порфирия Петровича.) А между тем
ведь это так-с, с иным субъектом особенно, потому люди многоразличны-с, и
над всем одна практика-с. Вы вот изволите теперича говорить: улики; да ведь
оно, положим, улики-с, да ведь улики-то, батюшка, о двух концах, большею-то
частию-с, а ведь я следователь, стало быть, слабый человек, каюсь: хотелось
бы следствие, так сказать, математически ясно представить, хотелось бы такую
уличку достать, чтоб на дважды два - четыре походило! На прямое и бесспорное
доказательство походило бы! А ведь засади его не вовремя - хотя бы я был и
уверен, что это он, - так ведь я, пожалуй, сам у себя средства отниму к
дальнейшему его обличению, а почему? А потому что я ему, так сказать,
определенное положение дам, так сказать, психологически его определю и
успокою, вот он и уйдет от меня в свою скорлупу: поймет наконец, что он
арестант. Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, умные-то люди ух
как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет
Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и
первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились
умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит, дело затянулось, потому
когда-то правильной-то осадой возьмут! Опять смеетесь, опять не верите? Оно,
конечно, правы и вы. Правы-с, правы-с! Это все частные случаи, согласен с
вами; представленный случай, действительно, частный-с! Но ведь вот что при
этом, добрейший Родион Романович, наблюдать следует: ведь общего-то
случая-с, того самого, на который все юридические формы и правила применены
и с которого они рассчитаны и в книжки записаны, вовсе не существует-с по
тому самому, что всякое дело, всякое, хоть, например, преступление, как
только оно случится в действительности, тотчас же и обращается в совершенно
частный случай-с; да иногда ведь в какой: так-таки ни на что прежнее не
похожий-с. Прекомические иногда случаи случаются в этом роде-с. Да оставь я
иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал
он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все
знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и
будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так ведь,
ей-богу, закружится, право-с, сам придет да, пожалуй, еще и наделает
чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать,
математический вид будет иметь, - оно и приятно-с. Это и с мужиком сиволапым
может произойти, а уж с нашим братом, современно умным человеком, да еще в
известную сторону развитым, и подавно! Потому, голубчик, что весьма важная
штука понять, в какую сторону развит человек. А нервы-то-с, нервы-то-с, вы
их-то так и забыли-с! Ведь все это ныне больное, да худое, да
раздраженное!.. А желчи-то, желчи в них во всех сколько! Да ведь это, я вам
скажу, при случае своего рода рудник-с! И какое мне в том беспокойство, что
он несвязанный ходит по городу! Да пусть, пусть его погуляет пока, пусть; я
ведь и без того знаю, что он моя жертвочка и никуда не убежит от меня! Да и
куда ему бежать, хе-хе! За границу, что ли? За границу поляк убежит, а не
он, тем паче, что я слежу, да и меры принял. В глубину отечества убежит, что
ли? Да ведь там мужики живут, настоящие, посконные, русские; этак ведь
современно-то развитый человек скорее острог предпочтет, чем с такими
иностранцами, как мужики наши, жить, хе-хе! Но это все вздор и наружное. Что
такое: убежит! Это форменное; а главное-то не то; не по этому одному он не
убежит от меня, что некуда убежать: он у меня психологически не убежит,
хе-хе! Каково выраженьице-то! Он по закону природы у меня не убежит, хотя бы
даже и было куда убежать. Видали бабочку перед свечкой? Ну, так вот он все
будет, все будет около меня, как около свечки, кружиться; свобода не мила
станет, станет задумываться, запутываться, сам себя кругом запутает, как в
сетях, затревожит себя насмерть!.. Мало того: сам мне какую-нибудь
математическую штучку, вроде дважды двух приготовит, - лишь дай я ему только
антракт подлиннее... И все будет, все будет около меня же круги давать, все
суживая да суживая радиус, и - хлоп! Прямо мне в рот и влетит, я его и
проглочу-с, а это уж очень приятно-с, хе-хе-хе! Вы не верите?
Раскольников не отвечал, он сидел бледный и неподвижный, все с тем же
напряжением всматриваясь в лицо Порфирия.
"Урок хорош! - думал он, холодея. - Это даже уж и не кошка с мышью, как
вчера было. И не силу же он свою мне бесполезно выказывает и...
подсказывает: он гораздо умнее для этого! Тут цель другая, какая же? Эй,
вздор, брат, пугаешь ты меня и хитришь! Нет у тебя доказательств, и не
существует вчерашний человек! А ты просто с толку сбить хочешь, раздражить
меня хочешь преждевременно, да в этом состоянии и прихлопнуть, только врешь,
оборвешься, оборвешься! Но зачем же, зачем же до такой степени мне
подсказывать?.. На больные, что ли, нервы мои рассчитываем?.. Нет, брат,
врешь, оборвешься, хотя ты что-то и приготовил... Ну, вот и посмотрим, что
такое ты там приготовил".
И он скрепился изо всех сил, приготовляясь к страшной и неведомой
катастрофе. По временам ему хотелось кинуться и тут же на месте задушить
Порфирия. Он, еще входя сюда, этой злобы боялся. Он чувствовал, что
пересохли его губы, сердце колотится, пена запеклась на губах. Но он
все-таки решился молчать и не промолвить слова до времени. Он понял, что это
самая лучшая тактика в его положении, потому что не только он не
проговорится, но, напротив, раздражит молчанием самого врага, и, пожалуй,
еще тот ему же проговорится. По крайней мере, он на это надеялся.
- Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные
подвожу, - подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно
хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, - оно, конечно,
вы правы-с; у меня и фигура уж так самим богом устроена, что только
комические мысли в других возбуждает; буффон-с; но я вам вот что скажу, и
опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня
старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше
всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи. Игривая острота ума
и отвлеченные доводы рассудка вас соблазняют-с. И это точь-в-точь, как
прежний австрийский гофкригсрат, например, насколько то есть я могу судить о
военных событиях: на бумаге-то они и Наполеона разбили и в полон взяли, и уж
как там, у себя в кабинете, все остроумнейшим образом рассчитали и подвели,
а смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей армией, хе-хе-хе! Вижу,
вижу, батюшка, Родион Романович, смеетесь вы надо мною, что я, такой
статский человек, все из военной истории примерчики подбираю. Да что делать,
слабость, люблю военное дело, и уж как люблю я читать все эти военные
реляции... решительно я моей карьерой манкировал. Мне бы в военной
служить-с, право-с. Наполеоном-то, может быть, и не сделался бы, ну а
майором бы был-с, хе-хе-хе! Ну-с, так я вам теперь, родимый мой, всю
подробную правду скажу насчет того то есть частного случая-то:
действительность и натура, сударь вы мой, есть важная вещь, и ух как иногда
самый прозорливейший расчет подсекают! Эй, послушайте старика, серьезно
говорю, Родион Романович (говоря это, едва ли тридцатипятилетний Порфирий
Петрович действительно как будто вдруг весь состарился: даже голос его
изменился, и как-то весь он скрючился), - к тому же я человек
откровенный-с... Откровенный я человек или нет? Как по вашему? Уж кажется,
что вполне: этакие-то вещи вам задаром сообщаю, да еще награждения за это не
требую, хе-хе! Ну, так вот-с, продолжаю-с: остроумие, по-моему, великолепная
вещь-с; это, так сказать, краса природы и утешение жизни, и уж какие,
кажется, фокусы может оно задавать, так что где уж, кажется, иной раз
угадать какому-нибудь бедненькому следователю, который притом и сам своей
фантазией увлечен, как и всегда бывает, потому тоже ведь человек-с! Да
натура-то бедненького следователя выручает-с, вот беда! А об этом и не
подумает увлекающаяся остроумием молодежь, "шагающая через все препятствия"
(как вы остроумнейшим и хитрейшим образом изволили выразиться). Он-то,
положим, и солжет, то есть человек-то-с, частный-то случайс, incognito-то-с,
и солжет отлично, наихитрейшим манером; тут бы, кажется, и триумф, и
наслаждайся плодами своего остроумия, а он хлоп! да в самом-то интересном, в
самом скандалезнейшем месте и упадет в обморок. Оно, положим, болезнь,
духота тоже иной раз в комнатах бывает, да все-таки-с! Все-таки мысль подал!
Солгалто он бесподобно, а на натуру-то и не сумел рассчитать. Вон оно,
коварство-то где-с! Другой раз, увлекаясь игривостию своего остроумия,
начнет дурачить подозревающего его человека, побледнеет как бы нарочно, как
бы в игре, да слишком уж натурально побледнеет-то, слишком уж на правду
похоже, ан и опять подал мысль! Хоть и надует с первого раза, да за ночь-то
тот и надумается, коли сам малый не промах. Да ведь на каждом шагу
этак-то-с! Да чего: сам вперед начнет забегать, соваться начнет, куда и не
спрашивают, заговаривать начнет беспрерывно о том, о чем бы надо, напротив,
молчать, различные аллегории начнет подпускать, хе-хе! Сам придет и
спрашивать начнет: зачем-де меня долго не берут? хе-хе-хе! И это ведь с
самым остроумнейшим человеком может случиться, с психологом и литератором-с!
Зеркало натура, зеркало-с, самое прозрачное-с! Смотри в него и любуйся, вот
что-с! Да что это вы так побледнели, Родион Романович, не душно ли вам, не
растворить ли окошечко?
- О, не беспокойтесь, пожалуйста, - вскричал Раскольников и вдруг
захохотал, - пожалуйста, не беспокойтесь!
Порфирий остановился против него, подождал и вдруг сам захохотал, вслед
за ним. Раскольников встал с дивана, вдруг резко прекратив свой, совершенно
припадочный, смех.
- Порфирий Петрович! - проговорил он громко и отчетливо, хотя едва
стоял на дрожавших ногах, - я, наконец, вижу ясно, что вы положительно
подозреваете меня в убийстве этой старухи и ее сестры Лизаветы. С своей
стороны объявляю вам, что все это мне давно уже надоело. Если находите, что
имеете право меня законно преследовать, то преследуйте; арестовать, то
арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.
Вдруг губы его задрожали, глаза загорелись бешенством, и сдержанный до
сих пор голос зазвучал.
- Не позволю-с! - крикнул он вдруг, изо всей силы стукнув кулаком по
столу, - слышите вы это, Порфирий Петрович? Не позволю!
- Ах, господи, да что это опять! - вскрикнул, по-видимому в совершенном
испуге, Порфирий Петрович, - батюшка! Родион Романович! Родименький! Отец!
Да что с вами?
- Не позволю! - крикнул было другой раз Раскольников.
- Батюшка, потише! Ведь услышат, придут! Ну что тогда мы им скажем,
подумайте! - прошептал в ужасе Порфирий Петрович, приближая свое лицо к
самому лицу Раскольникова.
- Не позволю, не позволю! - машинально повторил Раскольников, но тоже
вдруг совершенным шепотом.
Порфирий быстро отвернулся и побежал отворить окно.
- Воздуху пропустить свежего! Да водицы бы вам, голубчик, испить, ведь
это припадок-с! - И он бросился было к дверям приказать воды, но тут же в
углу, кстати, нашелся графин с водой.
- Батюшка, испейте, - шептал он, бросаясь к нему с графином, - авось
поможет... - Испуг и самое участие Порфирия Петровича были до того
натуральны, что Раскольников умолк и с диким любопытством стал его
рассматривать. Воды, впрочем, он не принял.
- Родион Романович! миленький! да вы этак себя с ума сведете, уверяю
вас, э-эх! А-ах! Выпейте-ка! Да выпейте хоть немножечко!
Он-таки заставил его взять стакан с водой в руки. Тот машинально поднес
было его к губам, но, опомнившись, с отвращением поставил на стол.
- Да-с, припадочек у нас был-с! Этак вы опять, голубчик, прежнюю
болезнь себе возвратите, - закудахтал с дружественным участием Порфирий
Петрович, впрочем, все еще с каким-то растерявшимся видом. - Господи! Да как
же этак себя не беречь? Вот и Дмитрий Прокофьич ко мне вчера приходил, -
согласен, согласен-с, у меня характер язвительный, скверный, а они вот что
из этого вывели!.. Господи! Пришел вчера, после вас, мы обедали,
говорил-говорил, я только руки расставил; ну, думаю... ах ты, господи! От
вас, что ли, он приходил? Да садитесь же, батюшка, присядьте ради Христа!
- Нет, не от меня! Но я знал, что он к вам пошел и зачем пошел, - резко
ответил Раскольников.
- Знали?
- Знал. Ну что же из этого?
- Да то же, батюшка, Родион Романович, что я не такие еще ваши подвиги
знаю; обо всем известен-с! Ведь я знаю, как вы квартиру-то нанимать ходили,
под самую ночь, когда смерклось, да в колокольчик стали звонить, да про
кровь спрашивали, да работников и дворников с толку сбили. Ведь я понимаю
настроение-то ваше душевное, тогдашнее-то... да ведь все-таки этак вы себя
просто с ума сведете, ей-богу-с! Закружитесь! Негодование-то в вас уж очень
сильно кипит-с, благородное-с, от полученных обид, сперва от судьбы, а потом
от квартальных, вот вы и мечетесь туда и сюда, чтобы, так сказать, поскорее
заговорить всех заставить и тем все разом покончить, потому что надоели вам
эти глупости, и все подозрения эти. Ведь так? Угадал-с настроението?..
Только вы этак не только себя, да и Разумихина у меня закружите; ведь
слишком уж он добрый человек для этого, сами знаете. У вас-то болезнь, а у
него добродетель, болезнь-то и выходит к нему прилипчивая... Я вам, батюшка,
вот когда успокоитесь, расскажу... да садитесь же, батюшка, ради Христа!
Пожалуйста, отдохните, лица на вас нет; да присядьте же.
Раскольников сел; дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В
глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески ухаживавшего
за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни единому его слову, хотя ощущал
какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные слова Порфирия о
квартире совершенно его поразили. "Как же это, он, стало быть, знает про
квартиру-то? - подумалось ему вдруг, - и сам же мне и рассказывает!"
- Да-с, был такой почти точно случай, психологический, в судебной
практике нашей-с, болезненный такой случай-с, - продолжал скороговоркой
Порфирий. - Тоже наклепал один на себя убийство-с, да еще как наклепалто:
целую галлюсинацию подвел, факты представил, обстоятельства рассказал,
спутал, сбил всех и каждого, а чего? Сам он, совершенно неумышленно,
отчасти, причиной убийства был, но только отчасти, и как узнал про то, что
он убийцам дал повод, затосковал, задурманился, стало ему представляться,
повихнулся совсем, да и уверил сам себя, что он-то и есть убийца! Да
правительствующий сенат, наконец, дело-то разобрал, и несчастный был
оправдан и под призрение отдан. Спасибо правительствующему сенату! Эх-ма,
ай-ай-ай! Да этак что же, батюшка? Этак можно и горячку нажить, когда уж
этакие поползновения нервы свои раздражать являются, по ночам в колокольчик
ходить звонить да про кровь расспрашивать! Эту ведь я психологию-то изучил
всю на практике-с. Этак ведь иногда человека из окна али с колокольни
соскочить тянет, и ощущение-то такое соблазнительное. Тоже и
колокольчики-с... Болезнь, Родион Романович, болезнь! Болезнию своей
пренебрегать слишком начали-с. Посоветовались бы вы с опытным медиком, а то
что у вас этот толстый-то!.. Бред у вас! Это все у вас просто в бреду одном
делается!..
На мгновение все так и завертелось кругом Раскольникова.
"Неужели, неужели, - мелькало в нем, - он лжет и теперь? Невозможно,
невозможно!" - отталкивал он от себя эту мысль, чувствуя заранее, до какой
степени бешенства и ярости может она довести его, чувствуя, что от бешенства
с ума сойти может.
- Это было не в бреду, это было наяву! - вскричал он, напрягая все силы
своего рассудка проникнуть в игру Порфирия. - Наяву, наяву! Слышите ли?
- Да, понимаю и слышу-с! Вы и вчера говорили, что не в бреду, особенно
даже напирали, что не в бреду! Все, что вы можете сказать, понимаю-с!
Э-эх!.. Да послушайте же, Родион Романович, благодетель вы мой, ну вот хоть
бы это-то обстоятельство. Ведь вот будь вы действительно, на самом деле
преступны али там как-нибудь замешаны в это проклятое дело, ну стали бы вы,
помилуйте, сами напирать, что не в бреду вы все это делали, а, напротив, в
полной памяти? Да еще особенно напирать, с упорством таким, особенным,
напирать, - ну могло ли быть, ну могло ли быть это, помилуйте? Да ведь
совершенно же напротив, по-моему. Ведь если б вы за собой что-либо
чувствовали, так вам именно следовало бы напирать: что непременно, дескать,
в бреду! Так ли? Ведь так?
Что-то лукавое послышалось в этом вопросе. Раскольников отшатнулся к
самой спинке дивана от наклонившегося к нему Порфирия и молча, в упор, в
недоумении его рассматривал.
- Али вот насчет господина Разумихина, насчет того то есть, от себя ли
он вчера приходил говорить или с вашего наущения? Да вам именно должно бы
говорить, что от себя приходил, и скрыть, что с вашего наущения! А ведь вот
вы не скрываете же! Вы именно упираете на то, что с вашего наущения!
Раскольников никогда не упирал на это. Холод прошел по спине его.
- Вы все лжете, - проговорил он медленно и слабо, с искривившимися в
болезненную улыбку губами, - вы мне опять хотите показать, что всю игру мою
знаете, все ответы мои заранее знаете, - говорил он, сам почти чувствуя, что
уже не взвешивает как должно слов, - запугать меня хотите... или просто
смеетесь надо мной...
Он продолжал в упор смотреть на него, говоря это, и вдруг опять
беспредельная злоба блеснула в глазах его.
- Лжете вы все! - вскричал он. - Вы сами отлично знаете, что самая
лучшая увертка преступнику по возможности не скрывать, чего можно не скрыть.
Не верю я вам!
- Экой же вы вертун! - захихикал Порфирий, - да с вами, батюшка, и не
сладишь; мономания какая-то в вас засела. Так не верите мне? А я вам скажу,
что уж верите, уж на четверть аршина поверили, а я сделаю, что поверите и на
весь аршин, потому истинно вас люблю и искренно добра желаю.
Губы Раскольникова задрожали.
- Да-с, желаю-с, окончательно вам скажу-с, - продолжал он, слегка,
дружески, взявши за руку Раскольникова, немного повыше локтя, - окончательно
скажу-с: наблюдайте вашу болезнь. К тому же вот к вам и фамилия теперь
приехала; об ней-то попомните. Покоить вам и нежить их следует, а вы их
только пугаете...
- Какое вам дело? Почем вы знаете? К чему так интересуетесь? Вы
следите, стало быть, за мной и хотите мне это показать?
- Батюшка! Да ведь от вас же, от вас же самих все узнал! Вы и не
замечаете, что, в волнении своем, все вперед сами высказываете и мне, и
другим. От господина Разумихина, Дмитрия Прокофьича, тоже вчера много
интересных подробностей узнал. Нет-с, вот вы меня прервали, а я скажу, что
через мнительность вашу, при всем остроумии вашем, вы даже здравый взгляд на
вещи изволили потерять. Ну вот, например, хоть на ту же опять тему, насчет
колокольчиков-то: да этакую-то драгоценность, этакой факт (целый ведь
факт-с!) я вам так, с руками и с ногами, и выдал, я-то, следователь! И вы
ничего в этом не видите? Да подозревай я вас хоть немножко, так ли следовало
мне поступить? Мне, напротив, следовало бы сначала усыпить подозрения ваши,
и виду не подать, что я об этом факте уже известен; отвлечь, этак, вас в
противоположную сторону, да вдруг, как обухом по темени (по вашему же
выражению), и огорошить: "А что, дескать, сударь, изволили вы в квартире
убитой делать в десять часов вечера, да чуть ли еще и не в одиннадцать? А
зачем в колокольчик звонили? А зачем про кровь расспрашивали? А зачем
дворников сбивали и в часть, к квартальному поручику, подзывали?" Вот как бы
следовало мне поступить, если б я хоть капельку на вас подозрения имел.
Следовало бы по всей форме от вас показание-то отобрать, обыск сделать, да,
пожалуй, еще вас и заарестовать... Стало быть, я на вас не питаю подозрений,
коли иначе поступил! А вы здравый взгляд потеряли, да и не видите ничего,
повторяю-с!
Раскольников вздрогнул всем телом, так что Порфирий Петрович слишком
ясно заметил это.
- Лжете вы все! - вскричал он, - я не знаю ваших целей, но вы все
лжете... Давеча вы не в этом смысле говорили, и ошибиться нельзя мне... Вы
лжете!
- Я лгу? - подхватил Порфирий, по-видимому горячась, но сохраняя самый
веселый и насмешливый вид и, кажется, нимало не тревожась тем, какое мнение
имеет о нем господин Раскольников. - Я лгу?.. Ну а как я с вами давеча
поступил (я-то, следователь), сам вам подсказывая и выдавая все средства к
защите, сам же вам всю эту психологию подводя: "Болезнь, дескать, бред,
разобижен был; меланхолия да квартальные", и все это прочее? А? хе-хе-хе!
Хотя оно, впрочем, - кстати скажу, - все эти психологические средства к
защите, отговорки да увертки, крайне несостоятельны, да и о двух концах:
"Болезнь, дескать, бред, грезы, мерещилось, не помню", все это так-с, да
зачем же, батюшка, в болезни-то да в бреду все такие именно грезы мерещутся,
а не прочие? Могли ведь быть и прочие-с? Так ли? Хе-хе-хе-хе!
Раскольников гордо и с презрением посмотрел на него.
- Одним словом, - настойчиво и громко сказал он, вставая и немного
оттолкнув при этом Порфирия, - одним словом, я хочу знать: признаете ли вы
меня окончательно свободным от подозрений или нет? Говорите, Порфирий
Петрович, говорите положительно и окончательно, и скорее, сейчас!
- Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с вами, - вскричал Порфирий с
совершенно веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. - Да и к
чему вам знать, к чему вам так много знать, коли вас еще и не начали
беспокоить нисколько! Ведь вы как ребенок: дай да подай огонь в руки! И
зачем вы так беспокоитесь? Зачем сами-то вы так к нам напрашиваетесь, из
каких причин? А? хе-хе-хе!
- Повторяю вам, - вскричал в ярости Раскольников, - что не могу дольше
переносить...
- Чего-с? Неизвестности-то? - перебил Порфирий.
- Не язвите меня! Я не хочу!.. Говорю вам, что не хочу!.. Не могу и не
хочу!.. Слышите! Слышите! - крикнул он, стукнув опять кулаком по столу.
- Да тише, тише! Ведь услышат! Серьезно предупреждаю: поберегите себя.
Я не шучу-с! - проговорил шепотом Порфирий, но на этот раз в лице его уже не
было давешнего бабьи-добродушного и испуганного выражения; напротив, теперь
он прямо приказывал, строго, нахмурив брови и как будто разом нарушая все
тайны и двусмысленности. Но это было только на мгновение. Озадаченный было
Раскольников вдруг впал в настоящее исступление; но странно: он опять
послушался приказания говорить тише, хотя и был в самом сильном пароксизме
бешенства.
- Я не дам себя мучить! - зашептал он вдруг по-давешнему, с болью и с
ненавистию мгновенно сознавая в себе, что не может не подчиниться
приказанию, и приходя от этой мысли еще в большее бешенство, - арестуйте
меня, обыскивайте меня, но извольте действовать по форме, а не играть со
мной-с! Не смейте...
- Да не беспокойтесь же вы о форме, - перебил Порфирий, с прежнею
лукавою усмешкой и как бы даже с наслаждением любуясь Раскольниковым, - я
вас, батюшка, пригласил теперь по-домашнему, совершенно этак по-дружески!
- Не хочу я вашей дружбы и плюю на нее! Слышите ли? И вот же: беру
фуражку и иду. Ну-тка, что теперь скажешь, коли намерен арестовать?
Он схватил фуражку и пошел к дверям.
- А сюрпризик-то не хотите разве посмотреть? - захихикал Порфирий,
опять схватывая его немного повыше локтя и останавливая у дверей. Он,
видимо, становился все веселее и игривее, что окончательно выводило из себя
Раскольникова.
- Какой сюрпризик? что такое? - спросил он, вдруг останавливаясь и с
испугом смотря на Порфирия.
- Сюрпризик-с, вот тут, за дверью у меня сидит, хе-хе-хе! (Он указал
пальцем на запертую дверь в перегородке, которая вела в казенную квартиру
его.) - Я и на замок припер, чтобы не убежал.
- Что такое? где? что?.. - Раскольников подошел было к двери и хотел
отворить, но она была заперта.
- Заперта-с, вот и ключ!
И в самом деле, он показал ему ключ, вынув из кармана.
- Лжешь ты все! - завопил Раскольников, уже не удерживаясь, - лжешь,
полишинель проклятый! - и бросился на ретировавшегося к дверям, но нисколько
не струсившего Порфирия.
- Я все, все понимаю! - подскочил он к нему. - Ты лжешь и дразнишь
меня, чтоб я себя выдал...
- Да уж больше и нельзя себя выдать, батюшка, Родион Романыч. Ведь вы в
исступление пришли. Не кричите, ведь я людей позову-с!
- Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и
раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет,
ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только
дрянные, ничтожные догадки, заметовские!.. Ты знал мой характер, до
исступления меня довести хотел, а потом и огорошить вдруг попами да
депутатами... Ты их ждешь? а? Чего ждешь? Где? Подавай!
- Ну какие тут депутаты-с, батюшка! Вообразится же человеку! Да этак по
форме и действовать-то нельзя, как вы говорите, дела вы, родимый, не
знаете... А форма не уйдет-с, сами увидите!.. - бормотал Порфирий,
прислушиваясь к дверям.
Действительно, в это время у самых дверей в другой комнате послышался
как бы шум.
- А, идут! - вскричал Раскольников, - ты за ними послал!.. Ты их ждал!
Ты рассчитал... Ну, подавай сюда всех: депутатов, свидетелей, чего хочешь...
давай! Я готов! готов!..
Но тут случилось странное происшествие, нечто до того неожиданное, при
обыкновенном ходе вещей, что уже, конечно, ни Раскольников, ни Порфирий
Петрович на такую развязку и не могли рассчитывать.